Каталіцкі Веснік Добрая Вестка ў тваім доме!
Ганс Христиан Андерсен написал более 150 сказок и ни одна из них не может быть сведена к некой простой волшебной истории, содержащей очевидную мораль. Все сказочные произведения, вышедшие из-под его пера, многослойны. В них кроется множество смыслов и подтекстов. Некоторые из них сразу же бросаются в глаза, некоторые едва заметны, а о каких-то знают только исследователи творчества датского писателя.
Стоит начать с того, что вначале своей творческой карьеры Андерсен и предположить не мог, что станет «детским» писателем. Ему, конечно же, хотелось славы. Причем искал он ее куда больше, чем денег. Очень показателен в этом смысле случай, произошедший с ним на приеме у датского короля.
В те времена Андерсен делал первые шаги на писательском поприще. Он писал неплохие стихи, но критика его не принимала. Язвительные публикации вводили молодого датчанина в гнетущее состояние, которое в свою очередь мешало ему писать. Тогда друзья предложили ему совершить турне по Европе. Им казалось, что Андерсен развеется и привезет прекрасные путевые впечатления. Но где взять деньги? И вот тогда все те же друзья и покровители предлагают Андерсену обратиться с прошением к королю.
Вот как Ганс Христиан описывал эту аудиенцию: «Когда король, по своему обыкновению, быстро подошел ко мне с вопросом, что за книгу я ему принес, я ответил: «Цикл стихотворений». «Цикл! Цикл! Что вы хотите сказать?» Тут уж я совсем растерялся и сказал: «Это… это разные стихотворения о Дании!» Король улыбнулся: «А, так! Это очень кстати! Благодарю». И он кивнул мне в знак того, что аудиенция кончена. Но я ведь еще не успел и начать разговора о своем деле и поспешил сказать, что мне еще столько надо сообщить ему, а затем без дальнейших церемоний рассказал ему о своих занятиях и о том, как я пробил себе дорогу. «Все это очень похвально!» – заметил король, а когда я наконец изложил свою просьбу о субсидии на поездку, сказал, как меня и предупреждали: «Ну, подайте прошение!» «Да оно у меня с собою! – заявил я в простоте душевной. – По-моему, это просто ужасно, что приходится подавать его вместе с книжкой, но мне сказали, что так водится… А мне все-таки ужасно стыдно!» И слезы брызнули у меня из глаз. Добряк король громко рассмеялся, ласково кивнул мне головой и взял прошение. Я поклонился и поспешил убраться».
Стипендию Андерсену сразу не дали. Ему пришлось доказывать, что он, действительно, поэт. Он обошел всех своих друзей-литераторов, прося их дать рекомендации. Ни одному из датских писателей еще не приходилось так унижаться. Обычно их произведения говорили сами за себя. Двадцатипятилетнему же поэту пришлось доказывать не только необходимость стипендии, чтобы отправиться в путешествие по Европе, которое тогда было принято называть «школой для писателей», но и просто доказывать свою профпригодность. Стоит отметить, что имена многих из тех, кто давал рекомендации, забылись даже в самой Дании, а Андерсена знают во всем мире, причем не только как сказочника. Его стихотворение «Дания – моя Родина» до сих пор изучают в датских школах. Российскому читателю оно известно благодаря переводу Аполлона Коринфского.
В цветущей Дании, где свет увидел я,
Берёт мой мир своё начало;
На датском языке мать песни мне певала,
Шептала сказки мне родимая моя…
Люблю тебя, родных морей волна,
Люблю я вас, старинные курганы,
Цветы садов, родных лесов поляны,
Люблю тебя, отцов моих страна!..
Отправляясь в свое первое заграничное путешествие, Андерсен мечтал о славе поэта. Мечтал о том, что будет принят обществом, как его друг и покровитель Бернхард Ингеман. Однако Гансу Христану так никогда и не удалось приобрести тот вес и уважение в обществе, которые имел профессор, а потом и директор Академии в городе Соро, Ингеман.
Надо сказать, что судьба была очень благосклонна к Бернхарду Северну Ингеману. Он был сыном пастора. Рано остался без отца, но родня смогла дать ему достойное образование. Еще будучи студентом, Ингеман опубликовал свой первый стихотворный сборник, в который входили поэмы, пронизанные духом немецкого романтизма. А второй сборник принес ему популярность. Его пьесы стали ставить в Королевском театре. Прошло не так много лет и Ингемана признали королем датских поэтов.
Люси-Мари Мандикс, жена Игемана, также была очень одаренным человеком. Искусствоведы считают ее первой профессиональной женщиной-художницей в Датском королевстве. Кроме того, благодаря Люси-Мари дом Ингеманов стал местом встреч молодых поэтов, писателей и художников. Каждого хозяйка привечала, для каждого находила слова ободрения. Так зародилась и ее дружба с Гансом Христианом Андерсеном. На протяжении всех своих многочисленных поездок по Европе он писал ей небольшие письма, в которых делился своими впечатлениями и переживаниями. В годы, когда критика была особенно жестока к Гансу Христиану, она неизменно поддерживала его на творческом пути.
В одном из своих писем Ингеману Андерсен прямым текстом пишет, что завидует ему. Ведь у друга было все, о чем так мечтал Ганс Христиан: любящая жена, слава и уважение, благосклонность критики. В то время как сам Андерсен долго не мог определиться в своем творческом выборе. Ему так хотелось быть поэтом, пишущим глубокие взрослые вещи. А популярность приносили почему-то детские сказки.
Сначала Андерсен просто пересказывал слышанные им в детстве истории, добавляя в них что-то свое, но лишь для того, чтобы сделать их более романтичными и понятными слушателям. Ведь прежде чем записать волшебную историю, он рассказывал ее детям и слугам, собиравшимся на кухне у кого-нибудь из его покровителей, чтобы послушать рассказ этого смешного долговязого человека. Надо сказать, что для этой эпохи, пронизанной духом романтизма, увлечение сказками было нормальным явлением. Многие писатели того времени обращались к историям про духов, фей и троллей, создавая вполне себе взрослые произведения. Так и друг Андерсена Ингеман в какой-то момент заинтересовался этой темой. Исследуя датский фольклор, он с изумлением заметил как-то Андерсену: «Вы обладаете драгоценной способностью находить жемчуг в любой сточной канаве». И это весьма соответствовало действительности. Чем больше сказок рассказывал Андерсен, тем больше сюжетов он находил вокруг. Его сюжеты постепенно перестал опираться на фольклор, но обрели вполне себе твердую основу в творческом гении самого сказочника.
Тем не менее, Гансу Христиану потребовался путь в несколько лет, чтобы осознать, что при всей его любви к поэзии, главным делом его жизни должны стать именно сказки. Из одного из своих путешествий Андерсен написал Ингеману следующие строки: «Теперь я рассказываю все из собственной головы, схватываюсь за какую-нибудь идею для взрослых и рассказываю ее для детей, помня, что к чтению детей часто прислушиваются и родители, так надо и им дать кое-какую пищу для мысли! Материала у меня для сказок масса, больше, чем для какого-либо другого рода творчества. Мне часто чудится, что каждый забор, каждый цветочек говорят мне: «Погляди на меня, и у тебя будет моя история!» И вздумается мне поглядеть – вот у меня и новая история!».
С этого момента Андерсен начинает основное внимание уделять именно сказкам, которые при всей своей волшебности становятся все более и более похожи на притчи. Детей в них привлекают чудесные события, а взрослым всегда есть, о чем задуматься. Именно к таким сказкам-притчам относится рассказ «Калоши счастья».
Эта история включает в себя шесть новелл, в каждой из которых переплетены сказочные события, жизненный опыт Андерсена и вполне узнаваемый пейзаж. На первый взгляд кажется, что эти истории – о нежелании радоваться синице в руках. Несомненно, неумение и нежелание принимать свою жизнь такой, какова она есть, были характерны для Андерсена. Он бы хотел славы Ингемана. Хотел бы, чтобы критика отзывалась о нем только положительно. Поэтому он не ценил любовь и уважение тех, кто действительно оставил свой след в литературе и истории человечества. Что значит мнение каких-то газетных критиков в сравнении с восхищением Генриха Гейне, Чарльза Диккенса и Виктора Гюго?
И все-таки стоит повнимательнее присмотреться к каждой конкретной синице, пролетающей через новеллы. Уж больно многогранно это произведение.
Сказка начинается со встречи двух фей. Феи Печали и Феи Счастья, или по крайней мере ее помощницы. Ведь как забавно получается, у Феи Счастья есть помощницы, а Фея Печали все выполняет сама, живя по принципу «хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сама». Волшебные создания оставляют в прихожей калоши счастья.
Феи в сказке Андерсена появляются только дважды. Можно предположить, что речь идет о существах женского пола. Но нет никаких указаний на то, как они выглядели и чем объясняется их поведение. Только Фея Счастья говорит о том, что хочет сделать людям подарок на свой День рождения. И подарок этот весьма специфического свойства, очень в духе и характере фей, как их представляли скандинавы. Древние легенды говорят о том, что феи нередко делали людям подарки в благодарность за что-либо. На первый взгляд эти дары были прекрасны, но со временем открывалась их истинная сущность. Золото превращалось в желтые листья. Волшебная мазь для глаз приносила умение видеть магических существ, а потом слепоту. К тому же феи, столь популярные в эпоху романтизма, нередко похищали людей. Если вместо похищенного младенца они укладывали в колыбель подменыша из своего рода, то похищенный взрослый человек становился похож на мертвого или восковую куклу, в то время как его дух посещал какие-то неведомые миры. Именно это и происходит с двумя героями сказки «Калоши счастья».
Почему же фея дарит именно калоши? Андерсен нигде не дает объяснения своему сказочному выбору. Хотя можно предположить, что сын башмачника с интересом относился к обуви. И «Калоши» не единственная его сказка на эту тему. Что же отличает калоши от привычной для датчан обуви? Во времена Ганса Христиана богатые люди могли позволить себе шить ботинки и туфли на заказ. На портретах сам Андерсен всегда в обуви, выполненной на европейский манер. А вот простые датчане еще долгое время пользовались деревянными башмаками, не боявшимися ни зноя, ни холода, ни луж на брусчатке мостовых. По обуви можно было понять уровень достатка человека, селянин он или горожанин. А вот отличить представителя среднего класса от богача на улице было не так-то просто. Сшитую обувь защищали калоши, в некотором смысле уравнивающие людей. В своей сказке Андерсен прекрасно использует это кажущееся равенство. Ведь одни и те же калоши принимает за свои и советник юстиции, и сторож из большого дома в центре Копенгагена, и студент медик.
Через 53 года после написания этой сказки совсем недалеко от датской столицы, в городе Хельсингборг, Генри Дюнкерк откроет фабрику резиновых изделий и его недорогие калоши станут доступны всем слоям населения. Хельсингборг, отделённый от Дании проливом, в то время уже принадлежал Швеции, но в течение буквально двух лет была налажена переправа, а потом и трамвайное движение. В результате калоши буквально наводнили Копенгаген. Теперь уже героем сказки мог бы стать и простой подмастерье, и кухарка из сельской усадьбы.
Итак, калоши – это символическое напоминание о равенстве всех людей перед жизнью и смертью. И мы находим подтверждение этой мысли в сказке, герои которой трижды подвергаются риску для жизни. Сторожа и студента мы уже вспоминали. К ним стоит прибавить полицейского писаря, которого едва не съел кот, когда он был в облике жаворонка.
И второй интересный момент. Калоши надевались поверх обуви. Их надевали перед выходом из дома, а потом ставили у двери, проходя внутрь помещения в своих красивых туфлях. Калоши не жали и не натирали ноги, как обычная обувь. Они ничем не привлекали к себе внимания. В них, не глядя, можно было засунуть ноги и идти. И это еще один образ, образ нашего повседневного отношения к миру. Выходя на улицу, мы надеваем некие защитные калоши и идем по жизни, ничего не замечая. Нам нужны волшебные калоши, чтобы, подобно полицейскому писарю, увидеть красоту парка и услышать пение птиц. Или же вдруг оказаться на месте человека, которому мы уже привычно завидуем, как это произошло со сторожем.
Хотелось бы сказать, что каждая новелла, рассказанная Андерсеном, это история об обращении. Герой переживает в своей жизни нечто новое, прикасается к чуду и меняется. Но, увы, это совсем не так. Все персонажи остаются самими собой. Андерсен взрослеет и его взгляд на мир становится более пессимистичным.
- История тщеславного
Приключения начинаются, когда советник юстиции Кнапп, надевший калоши счастья, выходит из гостей, где вел высокоумные беседы о том, что в Средние века жизнь была, несомненно, прекраснее, чем в наш убогий век. Советник юстиции – это, говоря современным языком, майор. А фамилию Кнапп можно перевести не с датского, а с немецкого, как узкий, скудный или ограниченный. Выбор фамилии был, скорее всего, не случаен. Читая историю, мы узнаем, что советник юстиции жил в Христиановой гавани. Во времена Андерсена этот небогатый район был местом компактного проживания немецких военных, служивших датскому королю.
Этот район появился только в XVII веке, когда по приказу короля Кристиана IV был насыпан остров Кристиансхавн. Здесь был построен порт и разместился небольшой гарнизон. Постепенно лицо острова менялось. Здесь появилась своя Ратуша. Не менялось только одно – Христанова гавань оставалась довольно депрессивной городской окраиной.
Советник направляется домой с Восточной улицы. Самого центра Копенгагена, улицы богатых домов и хороших магазинов. Получается, что Андерсен с самого начала отправлял своего героя из мира богатства в некий затхлый угол столицы. Мало того, в своих злоключениях Кнапп еще и умудряется посетить таверну, символ разгульного образа жизни. И в таверне он встречает прекрасную компанию таких же любителей поболтать и полюбоваться собой, как и он сам.
Советник юстиции – во многом карикатура на критиков Андерсена, которые любили ссылаться на былые времена и вспоминать цитаты на латыни, подобные тем, что услышал Кнапп в таверне от бакалавра богословия. Подобно советнику и его собеседникам, они ничего не смыслят в литературе, зато обо всем имеют свое суждение, которое не преминут высказать в каждом из посещаемых ими салонов.
Тщеславие Кнаппа не позволяет ему трезво оценивать происходящие с ним события. Ему проще сказать, что пару стаканчиков пунша ударили в голову, чем признать, что в его суждениях может быть какая-то ошибка. Тщеславие ведет его из мира ярко освященной Восточной улицы в темноту и запустение Христиановой гавани, ведет от света во тьму.
- Новелла об унынии и зависти
Слетевшие с советника калоши попадают к сторожу. Он не может изменить свою судьбу и грустит о несбыточном. Хотел бы он стать веселым повесой, как живущий в доме лейтенант, но, едва оказавшись в его шкуре, он впадает в еще большее уныние. У лейтенанта нет ни семьи, ни денег. В своих стихах он жалуется на судьбу:
Будь я богат, — мальчишкой я мечтал, —
Я непременно б офицером стал,
Носил бы форму, саблю и плюмаж!»
Но оказалось, что мечты — мираж.
Шли годы — эполеты я надел,
Но, к сожаленью, бедность — мой удел.
Побывав в чужой шкуре, сторож уже не желает чужого счастья, но ему хочется найти какую-то лучшую долю. Вот хотя бы жизнь звезд. И тут с ним происходят события, вполне типичные для истории про подарки фей. Тело его становится словно восковым, а сам он улетает куда-то к Луне. Прохожий принимает его за мертвого и «труп» сторожа отвозят в городскую больницу Фредерика.
В этой истории Андерсен довольно хорошо описывает знакомое ему состояние зависти и тоски, переходящих в уныние. Сначала хочется такой же жизни, как, например, у друга Ингемана, всеми признанного и любимого. А потом понимаешь, что преподавание не для тебя и мечтаешь о головокружительных приключениях, которые сделают тебя значимым человеком в датском литературном обществе. И эти несбыточные мечты постепенно обедняют душу, жизнь становится тоскливой и непроглядной. Как часто стоны, ворчание и жалобы на мир наполняют письма Андерсена, даже написанные из прекраснейших уголков Европы.
Всматриваясь в героя своей сказки, Ганс Христиан понимает, что уныние может привести только в одно место на земле – в больницу Фредерика, куда свозили всех умерших Копенгагена. Здесь был морг, анатомичка и работали многочисленные студенты медики, практиковавшиеся на больных бедняках и препарировавшие трупы, которые не забирали семьи для захоронения.
- Рассказ о гордыне
Третьим владельцем калош становится студент больницы Фредерика. Этот самоуверенный юноша удирает с дежурства, чтобы посетить соседний театр. И, как со всяким человеком, уверенном в своем умственном превосходстве, с ним перво-наперво происходит дурацкая ситуация. Благодаря калошам счастья он застревает в решетке больничной ограды. Волшебство позволяет ему просунуть голову, а вот тело застревает. Ситуация сама по себе унизительная, но если учесть, что задворки больницы выходят в район Новой слободки, можно предположить, что положение студента было совсем не завидным.
Все дело в том, что Новую слободку населяли в основном матросы. А решетка больницы выходила прямо к Синей школе для мальчиков. Так назывался королевский приют для детей-сирот, воспитанники которого носили синюю форму. Легко догадаться, что от матросов и воспитанников приюта не стоило ждать проявлений благородства и помощи, зато насмешки посыпались бы, как горох. Единственное, что спасло незадачливого медика, это дождливая погода, при которой на улице никого не оказалось.
Оказавшись в театре, студент слышит стихотворение о волшебных очках, позволяющих заглядывать в человеческие сердца и предсказывать будущее. Студент начинает мечтать о таких очках, которые позволят ему заглянуть в сердца людей. Вот, например, в сердца зрителей первого ряда. Калоши выполняют желание любопытного и самоуверенного студента и увиденное приводит его в ужас. Ему кажется, что он заболел, и лучшее лечение в подобном случае – русская баня.
И опять уверенный в себе умник попадает в дурацкую ситуацию, оказавшись полностью одетым в парной. Баня, с одной стороны, символ очищения. А с другой – куда, как не в баню, где среди пара может спрятаться любой нечистый дух, и было привести подарку фей.
- Иносказательно о похоти
Следующей жертвой калош становится полицейский писарь. Нет, он не возжелал чужую жену, но все-таки в его жизнь вторглась похоть как желание чего-то, отвлекающего от жизни, от исполнения своего долга и, в конечном счете, от выполнения обязанностей, возложенных на человека Богом. Не стоит забывать, что Андерсен был носителем лютеранских представлений того времени о миропорядке. Для него всякий труд, всякий удел возлагался на человека Богом. И тут вдруг примерный полицейский писарь возжелал стать поэтом.
Прогуливаясь по парку, уж не самого ли Андерсена, отправляющегося в очередное путешествие по Европе, он встретил? «Счастливые люди, летаете себе, где хотите и куда хотите, а у нас цепи на ногах, — говорит писарь поэту. «Да, но ими вы прикованы к хлебному дереву, — возразил поэт. — Вам нет нужды заботиться о завтрашнем дне, а когда вы состаритесь, получите пенсию». Но писарь его уже не слышит. Морок волшебных калош заполняет его сознание, и он начинает бредить наяву, становясь все больше и больше похожим на поэта-романтика. Только это не его путь, предназначенный Богом, поэтому увлеченный чарами, писарь и не может остановиться. Он превращается в жаворонка. И, на самом деле, это его и спасает. Иначе так до конца своих дней в лапах уличного кота он и летал бы с ветки на ветку.
Жаворонка ловят дети и он попадает в дом, где живут еще две птицы: попугай и канарейка. Обе птицы являлись символами богатства и благополучия дома, ведь их покупку могли себе позволить только довольно состоятельные люди. Кроме того, попугай – еще и символ разумности. Не зря он говорит: «Будем людьми!» И эти слова ему кажутся очень значимыми. А канарейка – символ радости. Оказавшись между ними, писарь мог бы и задуматься о своем выборе. Стоит ли быть мечтателем и поэтом, ищущим журавля в небе, или все-таки стоит научиться радоваться тому, что уже имеешь? Но тут в комнату входит кошка и жаворонок, воспользовавшись подсказкой канарейки, улетает из этого дома.
Кстати, сам Андерсен, мечтатель и прирожденный поэт, в период написания этой сказки все больше склоняется к мысли, что слишком много времени было потрачено на поиски журавля. Теперь он все больше ищет свою синицу, чтобы найти путь, предначертанный ему Богом. И всевозможные соблазны, такие, как актерская профессия, которой он хотел посвятить себя в юности, или поиски славы поэта, кажутся ему соблазнами юности, похотью, которая владела им и отвлекала от самого главного, от того, к чему вел его Бог.
- И, наконец, алчность
Последним надевает калоши студент-богослов. Нет, он не жаждет денег. Он жаждет, алчно жаждет приключений. Он отчаянно мечтает о дальних странах, считая, что в этом он обретет свое истинное счастье. «О, путешествовать, путешествовать! — вырвалось у него. — Что может быть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они осуществились, я бы тогда, наверное, угомонился и перестал метаться. Как хочется ехать подальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по Италии!»
Желание студента тут же сбывается. И опять же вспоминается поговорка о журавле и синице. Дорога оказывается тяжелой, карета душной, гостиница ужасной. Быт затмевает прекрасные виды. И тогда студент-богослов, подобно старухе из сказки про золотую рыбку, решает, что хочет быть «владычицей морскою». Он хочет повелевать жизнью и смертью. «Да, путешествовать, конечно, было бы неплохо, — вздохнул студент, — не будь у нас тела. Пусть бы оно лежало себе да отдыхало, а дух летал бы, где ему угодно. А то, куда бы я ни приехал, всюду тоска гложет мне сердце. Хотелось бы чего-то большего, чем мгновенная радость бытия. Да, да, большего, наивысшего! Но где оно? В чём? Что это такое? Нет, я же знаю, к чему стремлюсь, чего хочу. Я хочу прийти к конечной и счастливейшей цели земного бытия, самой счастливой из всех!»
Видимо, студент плохо учил богословие. Воспарив духом в неведомые дали, он попросту умирает. Он хотел обладать всем миром, но это обладание оказалось смертью.
В жалобах студента-богослова о трудностях путешествия отчетливо слышны жалобы самого Андерсена, обращенные в письмах к друзьям. Но в отличие от него Андерсен осознал, что радость приносят не только и не столько прекрасные виды, удивительные страны, сколько обретение своего призвания и друзья, готовые поддержать. Алчность, желание объять необъятное, приводят только к одному – к смерти.
«Ну, — спросила Печаль, — много счастья принесли человечеству твои калоши?» «Что ж, тому, кто лежит здесь, они по крайней мере дали вечное блаженство! — ответила фея Счастья». «О нет, — сказала Печаль. — Он сам ушёл из мира раньше своего срока. Он ещё не настолько окреп духовно, чтобы овладеть теми сокровищами, которыми должен был овладеть по самому своему предназначению. Ну, я окажу ему благодеяние!» — И она стащила калоши со студента. Смертный сон прервался. Мертвец воскрес и встал. Фея Печали исчезла, а с ней и калоши. Должно быть, она решила, что теперь они должны принадлежать ей».
Эта сказка Андерсена имеет счастливый конец. И оставляет читателя в некотором недоумении, потому что все, что кажется таким простым и понятным, романтизм и жажда путешествий, желание познать тайны чужих сердец и увлечение прошлым, вдруг оказываются мороком, подменышами волшебных существ. В чем же тогда счастье? Великий датский сказочник сумел ответить для себя на этот вопрос: в осуществлении призвания.
А в чем счастье для меня?
Анна Гольдина, рускатолик.рф
Изображение: imdb.com
для друку
